Неточные совпадения
Одно то, что̀ он сказал про щуку,
другое — что было что-то не то в нежной жалости, которую он
испытывал к Анне.
Не говоря уже о том, что Кити интересовали наблюдения над отношениями этой девушки
к г-же Шталь и
к другим незнакомым ей лицам, Кити, как это часто бывает,
испытывала необъяснимую симпатию
к этой М-llе Вареньке и чувствовала, по встречающимся взглядам, что и она нравится.
Не понимая, что это и откуда, в середине работы он вдруг
испытал приятное ощущение холода по жарким вспотевшим плечам. Он взглянул на небо во время натачиванья косы. Набежала низкая, тяжелая туча, и шел крупный дождь. Одни мужики пошли
к кафтанам и надели их;
другие, точно так же как Левин, только радостно пожимали плечами под приятным освежением.
Он у постели больной жены в первый раз в жизни отдался тому чувству умиленного сострадания, которое в нем вызывали страдания
других людей и которого он прежде стыдился, как вредной слабости; и жалость
к ней, и раскаяние в том, что он желал ее смерти, и, главное, самая радость прощения сделали то, что он вдруг почувствовал не только утоление своих страданий, но и душевное спокойствие, которого он никогда прежде не
испытывал.
Иногда Клим
испытывал желание возразить девочке, поспорить с нею, но не решался на это, боясь, что Лида рассердится. Находя ее самой интересной из всех знакомых девочек, он гордился тем, что Лидия относится
к нему лучше, чем
другие дети. И когда Лида вдруг капризно изменяла ему, приглашая в тарантас Любовь Сомову, Клим чувствовал себя обиженным, покинутым и ревновал до злых слез.
Клим прислонился
к стене, изумленный кротостью, которая внезапно явилась и бросила его
к ногам девушки. Он никогда не
испытывал ничего подобного той радости, которая наполняла его в эти минуты. Он даже боялся, что заплачет от радости и гордости, что вот, наконец, он открыл в себе чувство удивительно сильное и, вероятно, свойственное только ему, недоступное
другим.
— Вы не только эгоист, но вы и деспот, брат: я лишь открыла рот, сказала, что люблю — чтоб
испытать вас, а вы — посмотрите, что с вами сделалось: грозно сдвинули брови и приступили
к допросу. Вы, развитой ум, homme blase, grand coeur, [человек многоопытный, великодушный (фр.).] рыцарь свободы — стыдитесь! Нет, я вижу, вы не годитесь и в
друзья! Ну, если я люблю, — решительно прибавила она, понижая голос и закрывая окно, — тогда что?
Знаменитый мыс Доброй Надежды как будто совестится перед путешественниками за свое приторное название и долгом считает всякому из них напомнить, что у него было прежде
другое, больше ему
к лицу. И в самом деле, редкое судно не
испытывает шторма у древнего мыса Бурь.
Женщин этих сближало еще и то отвращение, которое обе они
испытывали к половой любви. Одна ненавидела эту любовь потому, что изведала весь ужас ее;
другая потому, что, не
испытав ее, смотрела на нее как на что-то непонятное и вместе с тем отвратительное и оскорбительное для человеческого достоинства.
Он
испытывал к ней теперь чувство такое, какого он никогда не
испытывал прежде ни
к ней ни
к кому-либо
другому, в котором не было ничего личного: он ничего не желал себе от нее, а желал только того, чтобы она перестала быть такою, какою она была теперь, чтобы она пробудилась и стала такою, какою она была прежде.
Она ни разу не доводила его до отчаяния, не заставляла
испытать постыдных мук голода, но мыкала им по всей России, из Великого-Устюга в Царево-Кокшайск, из одной унизительной и смешной должности в
другую: то жаловала его в «мажордомы»
к сварливой и желчной барыне-благодетельнице, то помещала в нахлебники
к богатому скряге-купцу, то определяла в начальники домашней канцелярии лупоглазого барина, стриженного на английский манер, то производила в полудворецкие, полушуты
к псовому охотнику…
Я не была в обществе, не
испытывала, что значит блистать, и у меня еще нет влечения
к этому, — зачем же я стану жертвовать чем-нибудь для блестящего положения только потому, что, по мнению
других, оно приятно?
Отправляясь в первый раз с визитом
к своему
другу Штоффу, Галактион
испытывал тяжелое чувство. Ему еще не случалось фигурировать в роли просителя, и он
испытывал большое смущение. А вдруг Штофф сделает вид, что не помнит своих разговоров на мельнице? Все может быть.
— Крепость
к ружью тетеревов растет с морозами и доходит иногда до такой степени, что приводит в отчаяние охотника; по крайней мере я и
другие мои товарищи
испытали это не один раз на себе.
В
другой раз Лаврецкий, сидя в гостиной и слушая вкрадчивые, но тяжелые разглагольствования Гедеоновского, внезапно, сам не зная почему, оборотился и уловил глубокий, внимательный, вопросительный взгляд в глазах Лизы… Он был устремлен на него, этот загадочный взгляд. Лаврецкий целую ночь потом о нем думал. Он любил не как мальчик, не
к лицу ему было вздыхать и томиться, да и сама Лиза не такого рода чувство возбуждала; но любовь на всякий возраст имеет свои страданья, — и он
испытал их вполне.
Эта жадность мужа несколько ободрила Домнушку: на деньги позарился, так, значит, можно его помаленьку и
к рукам прибрать. Но это было мимолетное чувство, которое заслонялось сейчас же
другим, именно тем инстинктивным страхом, какой
испытывают только животные.
Мелкого нашего народу с каждым днем прибывало. Мы знакомились поближе
друг с
другом, знакомились и с роскошным нашим новосельем. Постоянных классов до официального открытия Лицея не было, но некоторые профессора приходили заниматься с нами, предварительно
испытывая силы каждого, и таким образом, знакомясь с нами, приучали нас, в свою очередь,
к себе.
Они хорошо знали,
испытав на себе власть немки, ее жестокий, неумолимый педантизм, ее жадность, высокомерие и, наконец, ее извращенную, требовательную, отвратительную любовь то
к одной, то
к другой фаворитке.
На допросах следователя он тоже был не похож на
других арестантов: он был рассеян, не слушал вопросов; когда же понимал их, то был так правдив, что следователь, привыкший
к тому, чтобы бороться ловкостью и хитростью с подсудимыми, здесь
испытывал чувство подобное тому, которое
испытываешь, когда в темноте на конце лестницы поднимаешь ногу на ступень, которой нету.
Его занимало в эти минуты совершенно
другое: княжна стояла
к нему боком, и он, желая
испытать силу воли своей над ней, магнетизировал ее глазами, усиленно сосредоточиваясь на одном желании, чтоб она взглянула на него: и княжна, действительно, вдруг, как бы невольно, повертывала головку и, приподняв опущенные ресницы, взглядывала в его сторону, потом слегка улыбалась и снова отворачивалась. Это повторялось несколько раз.
— Все
испытывают эти вещи, — продолжал Петр Иваныч, обращаясь
к племяннику, — кого не трогают тишина или там темнота ночи, что ли, шум дубравы, сад, пруды, море? Если б это чувствовали одни художники, так некому было бы понимать их. А отражать все эти ощущения в своих произведениях — это
другое дело: для этого нужен талант, а его у тебя, кажется, нет. Его не скроешь: он блестит в каждой строке, в каждом ударе кисти…
— Вот как горе поется! Это, видишь, девица сложила: погуляла она с весны-то, а
к зиме мил любовник бросил ее, может,
к другой отошел, и восплакала она от сердечной обиды… Чего сам не
испытаешь — про то хорошо-верно не скажешь, а она, видишь, как хорошо составила песню!
Но как бы там ни было, был ли всему виной Захар или
другой кто, только тетушке Анне много раз еще после того привелось утешать молоденькую сноху свою.
К счастию еще, случалось всегда так, что старик ничего не замечал. В противном случае, конечно, не обошлось бы без шуму и крику; чего доброго, Гришке довелось бы, может статься,
испытать, все ли еще крепки были кулаки у Глеба Савиныча; Дуне, в свой черед, пришлось бы тогда пролить еще больше слез.
Литвинов вышел на улицу как отуманенный, как оглушенный; что-то темное и тяжелое внедрилось в самую глубь его сердца; подобное ощущение должен
испытать человек, зарезавший
другого, и между тем легко ему становилось, как будто он сбросил, наконец, ненавистную ношу. Великодушие Татьяны его уничтожило, он живо чувствовал все, что он терял… И что же?
К раскаянию его примешивалась досада; он стремился
к Ирине как
к единственно оставшемуся убежищу — и злился на нее.
— И если б ты знала, как я понимаю твое отвращение,
друг мой! Ужасно поклясться перед алтарем божиим в любви
к тому, кого не можешь любить! Ужасно принадлежать тому, кого даже не уважаешь! А он потребует твоей любви; он для того и женится, я это знаю по взглядам его на тебя, когда ты отвернешься. Каково ж притворяться! Я сама двадцать пять лет это
испытываю. Твой отец погубил меня. Он, можно сказать, высосал всю мою молодость, и сколько раз ты видела слезы мои!..
И она сказала, что любит его — не прощает и любит. И это возможно? И как, какими словами назвать то чувство
к отцу, которое сейчас
испытывает сын его, Саша Погодин, — любовь? — ненависть и гнев? — запоздалая жажда мести и восстания и кровавого бунта? Ах, если бы теперь встретиться с ним… не может ли Телепнев заменить его, ведь они
друзьями были!
Я, Петр Игнатьевич и Николай говорим вполголоса. Нам немножко не по себе. Чувствуешь что-то особенное, когда за дверью морем гудит аудитория. За тридцать лет я не привык
к этому чувству и
испытываю его каждое утро. Я нервно застегиваю сюртук, задаю Николаю лишние вопросы, сержусь… Похоже на то, как будто я трушу, но это не трусость, а что-то
другое, чего я не в состоянии ни назвать, ни описать.
О, какое наслаждение
испытывал я, повторяя сладостные стихи великого поэта, и с каким восторгом слушал меня добрый дядя, конечно не подозревавший, что память его любимца, столь верная по отношению
к рифмованной речи, — прорванный мешок по отношению ко всему
другому.
Иван Иваныч и Буркин
испытывали уже чувство мокроты, нечистоты, неудобства во всем теле, ноги отяжелели от грязи, и когда, пройдя плотину, они поднимались
к господским амбарам, то молчали, точно сердились
друг на
друга.
Что мы доселе
испытали. — Срам
И жажда мести овладели нами;
Так в город мы пробралися
к друзьям...
И вот я вижу мою добрую старую тетушку в шелковом платье, вижу ее лиловый зонтик с бахромой, который почему-то так несообразен с этой ужасной по своей простоте картиной смерти, лицо, готовое сию минуту расплакаться. Помню выразившееся на этом лице разочарование, что нельзя тут ни
к чему употребить арнику, и помню больное, скорбное чувство, которое я
испытал, когда она мне с наивным эгоизмом любви сказала: «Пойдем, мой
друг. Ах, как это ужасно! А вот ты все один купаешься и плаваешь».
Федор Иванович. Сейчас уйду… Все
испытал… И столько у меня от этого наглости, что просто деваться некуда. То есть все это я
к тому говорю, что если вам когда-нибудь понадобится
друг или верный пес, то обратитесь ко мне… Я тронут…
— Старики наши сказали бы: «Это вас лукавый
испытывает». А я скажу: доброе дело выше всяких страстей и обольщений. В Симе больше влечения
к вам… какого? Плотского или душевного? Что ж за беда! Сделайте из нее
другого человека… Вы это можете.
На курсах Рикура (где мне приводилось исполнять сцены с его слушательницами)
испытал я впервые то, как совместная работа с женским полом притупляет в вас (а я был ведь еще молодой человек!) наклонность
к ухаживанью,
к эротическим замашкам. Все эти девицы, настоящие и поддельные, делались для вас просто «товарками», и не было никакой охоты выказывать им внимание как особам
другого пола. Только бы она хорошо «давала вам реплики» и не сбивала вас с тона неумелой игрой или фальшивой декламацией.
Как бы"зачарованный"этим нежданным впечатлением, я нашел и в Малом театре то, чего в Петербурге (за исключением игры Васильева и Линской) ни минуты не
испытывал: совсем
другое отношение и
к автору, и
к его пьесе, прекрасный бытовой тон, гораздо больше ладу и товарищеского настроения в самой труппе.
Но мало и этого: начиная
испытывать ослабление сил и болезни, и глядя на болезни и старость, смерть
других людей, он замечает еще и то, что и самое его существование, в котором одном он чувствует настоящую, полную жизнь, каждым часом, каждым движением приближается
к ослаблению, старости, смерти; что жизнь его, кроме того, что она подвержена тысячам случайностей уничтожения от
других борющихся с ним существ и всё увеличивающимся страданиям, по самому свойству своему есть только не перестающее приближение
к смерти,
к тому состоянию, в котором вместе с жизнью личности наверное уничтожится всякая возможность какого бы то ни было блага личности.
Подгорин сам и выпивал, иногда помногу, и бывал у женщин без разбора, но лениво, холодно, не
испытывая никакого удовольствия, и им овладевало брезгливое чувство, когда в его присутствии этому отдавались со страстью
другие, и он не понимал людей, которые на Живодерке чувствуют себя свободнее, чем дома, около порядочных женщин, и не любил таких людей; ему казалось, что всякая нечистота пристает
к ним, как репейник.
Передумал все это Александр Иваныч и решился идти
к Волгину отплатить, может быть, последним визитом за десятки, которые был ему должен, между тем намекнуть о предложении Селезнева и
испытать, какое действие произведет оно на соседа. Надо было решить судьбу Кати, а
другого способа, как этот, не мог отыскать Александр Иваныч по простоте души своей.
Он
испытывал нечеловеческие муки ревности около этой женщины, горько жалующейся ему на нелюбовь
к ней
другого; но этого мало, он выслушивал просьбу самому восстановить ее счастье с
другим, с недостойным человеком, который пренебрегает и отталкивает от себя сокровище, выпавшее ему на долю.
— Очень трудный, красавица моя, очень трудный… Самый цвет платья требует счастливой угадки; иной день его величеству не нравятся яркие цвета, а
другой темные, а между тем, произвести на него при первом появлении, чем бы то ни было, неприятное впечатление означает
испытать полный неуспех в обращенной
к нему просьбе…
Путилов, в самом деле, часто бывал у Гариных и по целым часам беседовал по душе с Софи, которая ему нравилась как терпеливая слушательница, высказывавшая по простоте своей души часто, сама не замечая того, весьма дельные мысли. Сергей Николаевич чувствовал
к ней слабость говоруна — он был им, несмотря на свою серьезность. Никакого
другого чувства он не
испытывал к этой доброй, но некрасивой девушке.
Окаменелость и безразличие
к настоящему и будущему, появившиеся в характере Натальи Федоровны за полтора года ее несчастного супружества, были результатом тех нравственных потрясений и унижений, которые она
испытала одно за
другим, не подготовленная
к ним, не ожидавшая их, а напротив, лелеявшая, как мы видели, иначе мечты, вдруг забрызганные житейской грязью, строившая иные планы, вдруг разбившиеся вдребезги о камень жизни.
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем-нибудь, не имеющем прямого
к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не
испытывая и не производя в
других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
Когда на
другой день после своего вечера, губернаторша приехала
к Мальвинцевой и, переговорив с теткой о своих планах (сделав оговорку о том, что хотя при теперешних обстоятельствах нельзя и думать о формальном сватовстве, всё-таки можно свести молодых людей, дать им узнать
друг друга), и когда, получив одобрение тетки, губернаторша при княжне Марье заговорила о Ростове, хваля его и рассказывая, как он покраснел при упоминании о княжне, княжна Марья
испытала не радостное, но болезненное чувство: внутреннее согласие ее не существовало более, и опять поднялись желания, сомнения, упреки и надежды.
— Ну, душа моя, — сказал он, — я вчера хотел сказать тебе и нынче за этим приехал
к тебе. Никогда не
испытывал ничего подобного. Я влюблен, мой
друг.
Очевидно было, что l’amour, [любовь,] которую так любил француз, была не та низшего и простого рода любовь, которую Пьер
испытывал когда-то
к своей жене, ни та раздуваемая им самим романтическая любовь, которую он
испытывал к Наташе (оба рода этой любви Рамбаль одинаково презирал — одна была l’amour des charretiers,
другая l’amour des nigauds); [любовь извощиков,
другая любовь дурней,] l’amour, которой поклонялся француз, заключалась преимущественно в неестественности отношений
к женщине и в комбинации уродливостей, которые придавали главную прелесть чувству.
— Пускай ищет, — сказала она себе. Только что Борис вышел, как из
другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что-то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать
к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой-невидимкой, высматривая, что́ делалось на свете. Она
испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что-то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
Вся деятельность его, старательная и энергическая (насколько она была полезна и отражалась на народ, это
другой вопрос), вся деятельность его была направлена только на то, чтобы возбудить в жителях то чувство, которое он сам
испытывал — патриотическую ненависть
к французам и уверенность в себе.